Неточные совпадения
Городничий. А, Степан Ильич!
Скажите, ради
бога: куда вы запропастились? На что это похоже?
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим
богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Бобчинский. Припомню, ей-богу, припомню. Уж не мешайте, пусть я расскажу, не мешайте!
Скажите, господа, сделайте милость, чтоб Петр Иванович не мешал.
Впрочем, я так только упомянул об уездном суде; а по правде
сказать, вряд ли кто когда-нибудь заглянет туда: это уж такое завидное место, сам
бог ему покровительствует.
Потупился, задумался,
В тележке сидя, поп
И молвил: — Православные!
Роптать на
Бога грех,
Несу мой крест с терпением,
Живу… а как? Послушайте!
Скажу вам правду-истину,
А вы крестьянским разумом
Смекайте! —
«Начинай...
«Я не ропщу, —
сказала я, —
Что
Бог прибрал младенчика,
А больно то, зачем они
Ругалися над ним?
Зачем, как черны вороны,
На части тело белое
Терзали?.. Неужли
Ни
Бог, ни царь не вступится...
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет?
Богу ведомо!
А про себя
скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Г-жа Простакова. Я, братец, с тобою лаяться не стану. (К Стародуму.) Отроду, батюшка, ни с кем не бранивалась. У меня такой нрав. Хоть разругай, век слова не
скажу. Пусть же, себе на уме,
Бог тому заплатит, кто меня, бедную, обижает.
Г-жа Простакова. На него, мой батюшка, находит такой, по-здешнему
сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я с ним не делала; чего только он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у
Бога просишь опять столбняка.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как
скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря
Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Но злаков на полях все не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли к бездействию мрачному. Напрасно они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии —
бог не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было
сказать, что"как-никак, а придется в поле с сохою выйти", но дерзкого едва не побили каменьями, и в ответ на его предложение утроили усердие.
— Слава
богу! не видали, как и день кончился! —
сказал бригадир и, завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз.
— Мы не про то говорим, чтоб тебе с
богом спорить, — настаивали глуповцы, — куда тебе, гунявому, на́
бога лезти! а ты вот что
скажи: за чьи бесчинства мы, сироты, теперича помирать должны?
И еще
скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу и дабы не напечатал он их в своем «Архиве». А затем
богу слава и разглагольствию моему конец.
Отслушав заутреню, Грустилов вышел из церкви ободренный и, указывая Пфейферше на вытянувшихся в струнку пожарных и полицейских солдат ("кои и во время глуповского беспутства втайне истинному
богу верны пребывали", — присовокупляет летописец),
сказал...
— Еще слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую говорить, —
сказал Степан Аркадьич. — Поезжай завтра утром, классически, делать предложение, и да благословит тебя
Бог…
— Славу
Богу, —
сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
— Ну, и
Бог с тобой, —
сказала она у двери кабинета, где уже были приготовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
— Ну вот ей-Богу, — улыбаясь
сказал Левин, — что не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей свободе!
Вошел приказчик и
сказал, что всё, слава
Богу, благополучно, но сообщил, что греча в новой сушилке подгорела.
— Вот, ей
Богу, ни малейшего понятия не имею! — с громким смехом
сказал Катавасов.
— Анна, ради
Бога не говори так, —
сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
— Не знаете? То как же вы сомневаетесь в том, что
Бог сотворил всё? — с веселым недоумением
сказал священник.
— А знаешь, я о тебе думал, —
сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет
Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Теперь,
Бог даст, скоро всё устроится. Ну то-то, вперед не суди, —
сказал Степан Аркадьич, отворяя дверцы кареты. — Прощай, нам не по дороге.
— Анна, ради
Бога! что с вами? —
сказал он, будя ее, точно так же, как говорил ей когда-то ее муж.
— Ну, слава
Богу! —
сказала она. — Не больно тебе?
— Ах, графиня, непременно свезите, ради
Бога, свезите меня к ним! Я никогда ничего не видал необыкновенного, хотя везде отыскиваю, — улыбаясь
сказал Вронский.
Прежде, если бы Левину
сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что
Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«Кого
бог хочет погубить, того он лишает разума»],
сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
— Это ужасно! —
сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! —
сказал он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради
Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
— Какие же могут быть сомнения в существовании
Бога? — с чуть заметною улыбкой поспешно
сказал он.
— Делал, но всегда бывало совестно, а теперь так отвык, что, ей
Богу, лучше два дня не обедать вместо этого визита. Так совестно! Мне всё кажется, что они обидятся,
скажут: зачем это ты приходил без дела?
— Стива, —
сказала она ему, весело подмигивая, крестя его и указывая на дверь глазами. — Иди, и помогай тебе
Бог.
Да, слава
Богу, и нечего говорить»,
сказала она себе.
— Я во всем сомневаюсь. Я сомневаюсь иногда даже в существовании
Бога, — невольно
сказал Левин и ужаснулся неприличию того, что он говорил. Но на священника слова Левина не произвели, как казалось, впечатления.
— Оставь меня в покое, ради
Бога! — воскликнул со слезами в голосе Михайлов и, заткнув уши, ушел в свою рабочую комнату за перегородкой и запер за собою дверь. «Бестолковая!»
сказал он себе, сел за стол и, раскрыв папку, тотчас о особенным жаром принялся за начатый рисунок.
— Без тебя
Бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! —
сказала Долли. — У тебя всё в душе ясно и хорошо.
— Вы возродитесь, предсказываю вам, —
сказал Сергей Иванович, чувствуя себя тронутым. — Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и смерти и жизни. Дай вам
Бог успеха внешнего, — и внутреннего мира, — прибавил он и протянул руку.
— Но, ради
Бога, не горячись, —
сказал Степан Аркадьич, дотрагиваясь до коленки зятя.
— Я вижу, что случилось что-то. Разве я могу быть минуту спокоен, зная, что у вас есть горе, которого я не разделяю?
Скажите ради
Бога! — умоляюще повторил он.
— Да, но вы себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя
скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай
Бог. А свои труды задаром.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог
сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава
Богу, поправилось.
— Ну, помогай вам
Бог! —
сказала Бетси.
— Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил это! —
сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не говори, не говори ничего! Если бы
Бог дал мне только
сказать так, как я чувствую. Я пойду к нему.
Агафья Михайловна, говоря об умершем старике,
сказала: «Что ж, слава
Богу, причастили, соборовали, дай
Бог каждому так умереть».
Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят
Бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а поснимают и потом
скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха Андревна, и т. п.
— Трудиться для
Бога, трудами, постом спасать душу, — с гадливым презрением
сказала графиня Лидия Ивановна, — это дикие понятия наших монахов… Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо проще и легче, — прибавила она, глядя на Облонского с тою самою ободряющею улыбкой, с которою она при Дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.
«Не для нужд своих жить, а для
Бога. Для какого
Бога? И что можно
сказать бессмысленнее того, что он
сказал? Он
сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для
Бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
— О своей душе, известное дело, пуще всего думать надо, —
сказала она со вздохом. — Вон Парфен Денисыч, даром что неграмотный был, а так помер, что дай
Бог всякому, —
сказала она про недавно умершего дворового. — Причастили, особоровали.